Бизнес во власти
Бизнес во власти
«Сейчас мне наиболее интересны GR-проекты, и это направление я буду активно развивать», — Александра Павленко поделилась впечатлениями от похода во власть и бизнес-планами возврата на юррынок.
Назначение известного адвоката Александры Павленко первым заместителем министра здравоохранения в конце 2014-го было достаточно неожиданным шагом. В этой должности она проработала почти полтора года, несмотря на все скандалы вокруг министерства, и была уволена в процессе переформатирования правительства этой весной. Сейчас г-жа Павленко вернулась в юридический бизнес — в свою юридическую фирму Pavlenko Legal Group. О выводах, сделанных по итогам похода во власть, переоценке ситуации на юридическом рынке, дальнейших планах, как профессиональных, так и политических, Александра Павленко рассказала в интервью «Юридической практике».
Профессиональное поле
— Что изменилось на рынке юридических услуг за полтора года вашего отсутствия?
— Возврат к юридической практике позволил мне оценить рынок по-новому, более контрастно. Конечно же, за время моего отсутствия поменялась расстановка сил. Юркомпании, никогда не занимавшиеся определенными сферами практики, либо сместили акценты, либо вышли в новые для себя ниши. Сейчас наблюдается очередная попытка передела собственности в стране, очень много рейдерских захватов: причем если раньше это был рейд очень мелких игроков (которые зачастую обходились без рейтинговых юристов) или, наоборот, крупных компаний (чьи интересы мы как раз и представляли), то сейчас под рейдерские слияния и поглощения попал средний эшелон юрлиц. Такие практики, как судебная защита бизнеса и взаимодействие с правоохранительными органами, выходят на поверхность, но в них, я убеждена, нужно уметь конкурировать именно за счет опыта, а не просто рекламируя свои услуги. После возврата в эту нишу я увидела, что многие юркомпании стремятся включить в пул своих услуг именно эти опции без надлежащего опыта. Но обманывать клиента — вещь грешная, и качественные услуги по-прежнему способны предоставить лишь те команды, которые традиционно в этих практиках специализировались.
Наблюдается еще одна тенденция — многие юристы стали работать под собственными брендами, не побоялись рискнуть. Крупные юридические бренды, которые в свое время высоко котировались, уходят на второй план. Основная часть небольших команд пересмотрели свои подходы к обслуживанию клиентов и к продуктовой линейке, которую они продают. Считаю это очень позитивным и хорошим месседжем для рынка.
— То есть услуги узкоспециализированных юрфирм, бутиков более востребованы, чем услуги универсальных игроков?
— Мы уже переживали эти циклы: сначала бутиковость, потом глобализация, укрупнение юркомпаний — все стремились показать, что у них есть много практик, что не всегда было реальностью. Сейчас же время кризисное, многое выходит на поверхность. Клиенты понимают, что получить качественную услугу можно лишь там, где она оттачивалась годами и десятилетиями. Поэтому многие сейчас ищут продукт, а не бренд и, конечно же, попадают к юрфирмам с более узкой специализацией. Я считаю такой подход правильным, и бояться этого не стоит.
Я говорила с некоторыми игроками рынка о том, что ради больших клиентов стоит кооперироваться: одна юрфирма сильна в какой-то практике, а в другой — не очень, но здесь могут выступить коллеги. Те, кто доверяет и уважает друг друга, могли бы кооперироваться и в итоге сопровождать кейсы более профессионально. Этого также не стоит бояться. Я руковожу командой с исторически сильной судебной практикой и совершенно спокойно кооперируюсь с коллегами, которые, допустим, ведут уголовную составляющую в проектах.
— Крупные юрфирмы сохраняют какие-то конкурентные преимущества?
— В первую очередь хочу отметить, что у крупных юрфирм есть исторический пул клиентов: чем больше в юрфирме партнеров, приводящих клиентов, тем возможность получения проекта на обслуживание держится дольше. Когда клиент обслуживается в большом юридическом бренде, независимо от того, как меняется партнерский состав, он склонен остаться только в связи со значимостью бренда. В этом большие бренды они по-прежнему сильны, но и эта тенденция меняется.
С точки зрения качества юридической услуги, я чаще наблюдала негативную тенденцию: чем компания больше, тем менее качественный продукт она предлагает, к сожалению, в опциях, где необходима глубокая экспертиза. В вопросах судебной защиты меня, например, очень удивляет, что некоторые большие бренды афишируют наличие практики. При столкновении в реальных кейсах сильные бутиковые судебные команды их побеждают.
Сейчас клиент все чаще ищет результат и качество, а не именитость, поэтому кризис в стране и трансфер команд на рынке серьезно его меняют.
— То есть фактор лояльности клиента к своему юрсоветнику нивелируется?
— Во все времена всегда ценились человеческие отношения. Если это лояльность не к бренду, а непосредственно к партнеру, который ведет дела, то куда бы он ни пошел, клиент последует за ним. Поэтому важно ковать свое собственное мастерство и репутацию, чтобы твой клиент всегда был с тобой. Не доход ставить на первый план, а отношения и их развитие.
— Появились ли новые инструменты конкурентной борьбы?
— Появились. Чувствую. Вернувшись на юррынок, вижу, что конкуренции не совсем порядочными методами стало больше. Ребята, выросшие из старших юристов и открывшие свои собственные юрфирмы, понимают, что это бизнес, который должен генерировать определенную доходность, и начинают делать для этого все, забывая, что есть еще репутация на рынке. В погоне за доходностью многие жертвуют качеством и утверждают, что компетентны в определенной практике. Когда при этом они выходят на рынок порою с демпинговыми условиями работы, начинается передел клиентской базы в пользу таких молодых брендов, но с потерей качества.
Более того, есть вещи, с которыми уважающие себя юристы стараются бороться: обладая определенным мастерством (когда ты можешь бороться с любым судебным кейсом, кто бы против тебя не работал, просто используя процессуальную эквилибристику), ты знаешь, как преодолеть сопротивление в деле, избежав коррупции. Те молодые ребята, которые «на баррикадах» еще не работали, на самом деле мало что могут предложить в сложных делах. Таким я увидела рынок, вернувшись. Это настораживает.
Хотя в целом увеличение количества юрбрендов я считаю позитивным. Конкуренция рождает процветание, а значит, каждый из нас должен бежать быстрее — придумывать свои собственные уникальные продукты, новые услуги.
Хотя на практике наблюдается другое — мало кто сейчас на рынке использует творчество. Я очень люблю творческий подход к продажам — выдумать свой собственный голубой океан, свой уникальный продукт, пусть это будет пакетная услуга с интересной добавочной стоимостью — этого я на рынке сейчас не наблюдаю. Конкурентоспособные продукты продаются по-прежнему. И здесь есть поле, на котором можно разгуляться посредством креативных продаж.
Влияние судреформы
— А как вы оцениваете влияние внешних факторов на рынок, той же судебной реформы к примеру?
— Безусловно, изменилось многое. Если говорить о судебной реформе, пока что мы не очень чувствуем перемены в подходах клиентов. Но сама судебная система начала хотя бы высказываться, перестала бояться и сидеть за закрытыми дверьми. Происходящее в стране задело в этот раз и тех, кто действительно ответственно относился к своему судебному мундиру. Я думаю, последствием этих процессов будет увеличение количества споров, рассматриваемых законным путем.
Как судебник, я наблюдаю сейчас в судебном корпусе позитивный процесс — бунт, в хорошем смысле слова, но он пойдет на пользу. Идет природная абсорбция судебного корпуса. Многие авторитетные и уважаемые в нашем судебном сообществе специалисты действительно понимают, что если они не включатся в борьбу, то могут потерять возможность работы в любимом судопроизводстве. Для них важно, чтобы из-под их пера выходили качественные судебные решения. Приятно смотреть, что в судкорпусе зарождается лидерство. Меня, например, очень радует Ассоциация судей административных судов Украины в этом смысле. И вторая часть — это случайные люди в судебной системе, с которыми идет основная борьба, и она обоснованна. Это неплохо. Уже сейчас во многих судах наблюдаются полукоалиции либо расколы — эти междоусобные войны в конечном итоге могут повлиять на всю судебную практику. Я знаю, что этот фильтр, который сейчас лишь в планах, можно запустить не только государственными руками, но и подключив саму судебную систему — поверьте, в каждом суде есть судьи, которые позорят инстанцию и которых сами судьи давным-давно хотят выжить.
— С другой стороны, как раз в судебной системе наблюдается достаточно большая инерционность и сопротивление переменам.
— Любые изменения всегда рождают страх. Это нормально. Я говорю о внутренних процессах в судах — мы очень много общаемся с представителями судебной системы, и я знаю, чем сейчас живут судьи, как они мыслят.
Обратите внимание: многие судьи стали появляться на публичных мероприятиях, и не только на судебных форумах. Они стремятся быть услышанными. Если раньше мы наблюдали разночтения, например, по вопросам подсудности, то сейчас судьи стараются на подобных публичных мероприятиях унифицировать свою позицию, обсудить ее и обосновать. Для нас это важно, поскольку практиков всегда интересует логика того или иного судебного решения, мы должны на что-то ориентироваться.
Все это действительно меняет подходы к такой услуге, как судебная защита, поскольку профессионализм постепенно, понемногу снова выходит вперед. И не нужно рассказывать, что каждое решение можно купить. Глубокая работа над качеством всегда ставит в тупик заангажированного судью. Конечно, для этого нужно быть профессиональной судкомандой, а в этом контексте мы снова возвращаемся к вопросу честной конкуренции, который мы уже обсуждали выше.
— А как клиенты оценивают суды и судебную реформу?
— Уровень доверия к судам по-прежнему низкий. Клиенты интересуются, чем живет судебная система, мы делимся информацией, обсуждаем. Но в целом судебная реформа еще не принесла позитива для бизнеса. Это внутренние процессы, которые нарастают и которым надо дать время созреть.
У бизнеса доверия к украинским судам крайне мало. И мы сейчас наблюдаем, что клиенты часто интересуются, как сделать так, чтобы их абсолютно украинские кейсы, с украинской подсудностью перенести в другую юрисдикцию. Придумываем.
— Все равно рано или поздно все сведется к исполнению на Украине.
— Не без этого. Но все равно надо знать, против кого ты борешься, кто у тебя в оппонентах. И очень часто уход в другую юрисдикцию делается только для надламывания оппонента — далее можно садиться за стол переговоров. Идет игра. В dispute resolution свои правила, это совершенно отличается, например, от duediligence.
GR-фокус
— Какие цели стоят перед вами в контексте развития фирмы и отдельных практик?
— Я очень рада возвращению на рынок. Если раньше была определенная усталость, то сейчас я с удовольствием мчусь в офис, поскольку соскучиться за любимым делом дорогого стоит.
Наши основные специализации, как и прежде, корпоративные судебные войны и защита бизнеса. Это комплексные продукты. Я также активно вывожу на поверхность практику Government Relations (GR). На самом деле мои первые проекты в GR реализовывались еще в 2004–2005 годах, мы просто не называли их тогда так. Это были проекты с государственной составляющей. На данный момент наш профайл по завершенным проектам очень большой, но лишь несколько лет назад мы себе признались в том, что подобные заказы составляют серьезную долю нашей работы, порядка 30–40 %. Мы писали законопроекты, проекты постановлений КМУ, работали с бюджетом в разные годы. Было много чего. Были проекты с государственной составляющей, где требовались новые особые нормативные акты или переговоры с правительством — все это у нас в багаже есть. Конечно, мы не станем GR-агентством, но это именно то направление, которое я буду активно развивать как партнер компании. В судебном направлении у нас уже есть отдельный куратор, хорошо проявивший свои способности, когда я работала в правительстве.
— Ваша GR-практика включает лоббирование?
— Она включает лоббирование и юридическую работу. Лоббирование чистое, красивое, прозападное. Многих инструментов на Украине попросту нет сейчас на рынке. Мы предложим. Это очень интересная работа, в которой юридическая составляющая дополняется прогосударственной работой с каким-либо органом власти, регулятором, правительством, парламентом. Есть также большая часть работы со стейкхолдерами и общественностью, которые всегда влияют на процессы. И есть достаточная медийная составляющая.
Для меня GR интересно с точки зрения преломления услуг, поскольку я предпочитаю творческий подход. Просто написать законопроект на заказ — для меня эта работа не так интересна. А вот когда мы пишем законопроект, занимаемся его продвижением, изучаем опыт других юрисдикций, привлекаем экспертов отрасли, выстраиваем работу с парламентскими комитетами, при необходимости с Кабинетом Министров — вот такие сложные проекты мне по вкусу.
Наверное, я в меньшей мере будут лично заниматься судебной практикой — Бог мне подарил хорошую надежную команду, научившуюся за полтора года моего отсутствия со многим справляться сами. Сейчас у меня за счет этого есть возможность развивать другие практики, включая GR: с момента моего возвращения мы уже получили три проекта. Уйдя с поста, я для себя отметила очень важный момент — мы, юристы, являемся обладателями уникального видения, которое может дать лишь юридическая профессия. Даже если ты эксперт в определенной отрасли, даже если ты идеолог определенной реформаторской идеи, но рядом нет качественной юридической поддержки, сильного переговорщика и стратегического видения всей картинки — проект не состоится. Это одна из причин, почему в руководящий состав каждого министерства должны быть введены юристы.
Сейчас мне GR-проекты наиболее комфортны. Но, конечно же, я не исключаю, что если в команду придет экстраординарный судебный кейс, я пойду в судебный процесс — люблю это и скучаю.
— Насколько услуги в сфере GR в принципе типичны для юрфирм и если ли у вас здесь конкуренты?
— Это нетипичная практика для юрфирм. На юридическом рынке таких проектов немного, и, честно говоря, далеко не все фирмы имеют возможности продвижения GR-продуктов. Для того чтобы осилить большой GR-проект, нужно долгие годы соприкасаться достаточно глубоко с государственной машиной изнутри. Недостаточно просто знать кого-то, занимающего высокую должность, — рано или поздно все превратится в коррупцию. Надо понимать устройство, механизм работы системы, понимать, в каком госоргане этот продукт впервые презентовать и как поднимать его на высшие уровни. Недостаточно просто передать подготовленный законопроект в министерство — это может не сработать. К каждому GR-продукту необходимо «прикручивать» составляющие: работу с общественностью, стейкхолдерами, экспертной средой. Провести проект через парламент сейчас вообще крайне сложно, поскольку очень много политических влияний, ты должен понимать, как работает политика в целом. Изначально надо думать не о продукте (его напишут подчиненные), а смотреть, как идею воспримут политические силы, как ты с ними готов работать, какие есть точки входа, готовы ли они незамедлительно за проект проголосовать — политическая составляющая очень большая.
Думаю, что мне в этом смысле повезло — с 2004 года мы регулярно имели отношение к политическим судебным спорам и политическим конфликтам. Я лично с 2004 года пишу законопроекты и знаю, как управлять командой, которая со мной работает. Последние шесть лет читаю лекции в нескольких политических школах, сотрудничаю с политтехнологами, с административным корпусом. С 2009 года мы на регулярной основе предоставляли юридический саппорт различным политических силам — о некоторых проектах заявляли публично, другие остаются строго конфиденциальными.
Уроки власти
— Если вернуться на полтора года назад, скажите, с какими целями вы шли во власть?
— Регулярная юридическая работа с политическими силами и участие в GR-проектах побудило меня приблизиться к госсектору уже как непосредственный участник.
Это был вызов для меня, вызов к юридической профессии и к моим собственным возможностям. Весь бизнес, который приходил в Минздрав, получал в моем лице помощника, поскольку видение с обеих сторон формирует результативность. Мне очень хотелось привнести в госсектор видение юриста, пришедшего из бизнеса, постараться хоть на йоту улучшить отношения между государством и бизнесом. Мне кажется, что в части работы с фармацевтическим сектором и товарами медицинского назначения мне это удалось, но не сразу. Я была ответственной за нормативную работу, и для бизнеса мы сделали немало нормативных актов, которые государство задолжало.
Для меня это был очень хороший опыт, хоть и сложный. Я увидела точки соприкосновения бизнеса и государства и увидела точки, в которых государство никогда не слышит бизнес и где нужно помогать. В том числе руками юристов и людей, пришедших из бизнеса.
Было сложно еще и потому, что сектор здравоохранения привык всех приходящих воспринимать как врагов. Часть времени была потрачена на формирование своего имиджа и репутации, которую систематически убивали, но нужно было показать, что ты умеешь работать. Фармацевтический бизнес — мощный игрок, который готов в том числе тратиться на пиар-кампанию… если что-то не так. Приходилось учиться работать в таких условиях и строить диалоги.
— Понимали ли вы эти репутационные риски на входе?
— Абсолютно точно могу сказать, что взвесить силу удара по репутации на входе крайне сложно. Но когда я вернулась в бизнес, увидела, что коллегии и клиенты отнеслись ко всему происходившему адекватно и с пониманием. Признательна тем коллегами на рынке, кто защищал меня, даже если в жизни мы не так часто контактируем. Все знают, что когда работаешь, то получаешь палки в колеса, а когда бездействуешь — о тебе говорят более-менее толерантно либо вовсе не упоминают, и ты можешь тихо отсидеться. Я не из тех, кто будет отсиживаться. Когда работаешь в такой баррикадной отрасли, как dispute resolution, привыкаешь к противодействию. Я была готова к более радикальным действиям во имя изменений в системе, и очень часто министр меня сдерживал по юридическим шагам, где мы могли бы получить результат быстрее. Благодарна своему руководителю.
Говоря о рисках, хочу напомнить, что после победы нынешнего Президента на выборах многие были настроены очень патриотично и принимали приглашения, просто не имея возможности отказаться, считая, что смогут сделать многое для страны. Я не думала об имидже, когда соглашалась. Мы надеялись, что политика начнет обновляться. Но, выйдя оттуда, я уже так не считаю. Конечно, любая демократия должна пройти период хаоса. В такой период процветают популисты, общественники, которые не имеют никакого отношения к профессиональной экспертизе, а стало быть, эксперты находятся на втором плане. И когда ты говоришь с позиции специалиста-управленца, а не популиста-общественника, тебя очень просто задавить, потому что эксперты отстаивают свою позицию, а популисты склонны ее менять, дабы оставаться внутри течения. Свою позицию я не меняла.
Для меня показателем является то, что сейчас, выйдя из министерства, очень многие хотят дружить, общаться, благодарят за работу. Новый исполняющий обязанности министра обратилась ко мне за советом по некоторым проектам, которые я вела. Для меня это показатель того, что нашу позицию уважают, ценят, и эта каденция не прошла бесследно для страны.
Реформаторские идеи
— Что из задуманного реализовать не получилось?
— Очень многое. Мы разработали восемь реформаторских законопроектов. Они прошли регистрацию в парламенте, и для меня было важно их принятие в период нашей каденции. Но законопроекты ни не приняты до сих пор. Причины тому — исключительно политические. И это то обстоятельство, на которое мы могли влиять в меньшей мере. Если сравнивать с экономическими реформами, то система здравоохранения не так поддерживалась Кабинетом Министров, премьером и парламентом, как могла бы поддерживаться. А по моему мнению, реформа здравоохранения — это экономическая реформа, если учитывать доходность, которую мы в итоге прогнозировали для страны, и выгоду, которую получит пациент. И через десяток лет итогом медицинской реформы стала бы более здоровая и трудоспособная нация, не говоря уже об оздоровлении системы. Ведь каждая клиника — это налогоплательщик, любой врач — априори экономическая единица, которая должна давать для страны экономический эффект.
— Можете рассказать подробнее, какую модель медицинской реформы вы планировали?
— Первое, что мы делали, — абсолютно юридическое действие — смена организационно-правовой формы медицинских учреждений. Сегодня, как и раньше, в стране существуют две формы: государственное учреждение и коммунальное учреждение. Все юристы знают, что сама по себе форма учреждения очень ограничена. Она устарела, если мы говорим о развитии отрасли. Мы предложили, не меняя формы собственности, сменить организационно-правовую форму, то есть учреждения сделать предприятиями, предоставить им более широкие права, в том числе и по приему на работу медиков-контрактников. Предложили, чтобы у медиков-контрактников была возможность подписывать контракты с несколькими клиниками одновременно. Предложили отойти от принципа ставок и организовать финансирование по принципу: финансы идут за пациентом. Как бы это работало? Медучреждение, которое становится предприятием, принимает на себя управленческий вызов и понимает, что деньги придут не потому, что есть определенное количество койко-мест и штатных должностей врачей, а все будет зависеть от количества пациентов, которые обратятся в это учреждение. Стало быть, главврач становится управленцем и должен предпринимать определенные действия по привлечению пациента, за которого платит государство. Перераспределение финансовых средств осуществлялось бы несколько лет таким образом, что хорошие клиники смогли бы привлечь лучших медиков, и к таким врачам пришло бы больше пациентов — в итоге больница «выстрелила бы» в конкурентной борьбе. И, заметьте, это конкуренция в государственном и коммунальном секторах. То есть здесь мы вообще не трогаем частную медицину. В результате за несколько лет мы бы выявили клиники, которые не дотягивают до такого уровня, и они не получали бы финансирование по факту наличия койко-мест, одновременно увеличилось бы финансирование клиник, в которые пациенты обращаются чаще. В течение нескольких лет выявились бы очаговые клиники, в которые сами пациенты протоптали дорогу. Таким образом можно оздоровить государственный сегмент.
— Насколько я понимаю, такая схема применима в крупных городах, где есть альтернатива, а как быть на уровне районов, где всего одна больница?
— Безусловно, есть территориальные сложности. Мы работали по принципу единого медицинского пространства, когда нет приписки к конкретному медучреждению, в которое пациент может обратиться. Клиники в населенных пунктах никуда не исчезнут, они должны быть, ведь это вопрос доступности медицинской услуги для населения.
Как видите, в основе медицинской реформы очень много экономических и юридических аспектов, для понимания которых не обязательно быть медиком.
— А какова была позиция министерства в вопросе страховой медицины?
— К страховой медицине мы относились положительно. Но она не может появиться без экономической основы. Мы планировали ввести тарификацию (гарантированный государством пакет медицинской помощи и сверх этого медицинские услуги, которые бы оплачивались по умеренным для пациента тарифам). Страховая компания может разворачивать свой бизнес только тогда, когда есть эта экономическая подложка. Когда нет тарифицированной услуги, внедрить страховую модель в государстве очень сложно. Поэтому, собственно, в первый год реформы мы не выдавали законопроекты о медицинском страховании. Знаю, что сейчас парламент использует популистский подход к этому вопросу, никто не говорит об экономической составляющей. Люди смотрят, как страховые работают на Западе, но надо отметить: в основе этого лежит измененная система. И если ее менять так, как мы предлагали, в страну можно завести очень серьезных страховых игроков. Кстати, они — еще те лоббисты.
— В информационном пространстве Минздрав упоминается, пожалуй, чаще всего в контексте закупок лекарств. Какая ситуация в этой сфере и какие здесь необходимы реформы?
— Сейчас, когда я уже ушла из министерства, я имею право высказывать и свое собственное мнение. Я считаю, что, безусловно, правильным было принятие закона о международных закупках. Мы показали, что есть определенные инструменты, которые применяются за рубежом, и если страна сама не может справиться с коррупцией, то есть глобальные игроки, кто готов предоставить свои услуги и заниматься для государства закупками. Но для нас это показатель очень низкого развития, подтверждение того, что мы не в состоянии выстроить прозрачную и исключающую коррупцию систему закупок — это мое мнение, и я не претендую на истину. Для меня лично это показатель того, что мы опускаемся до уровня африканских стран и говорим о том, что мы сами не можем ни оценить качество продукции, ни организовать закупку, а уж с доставкой мы точно не справимся. Я не считаю, что мы находимся на таком низком уровне. Если система ProZorro может выстроить закупки для всех сфер, то это также возможно сделать и для фармацевтики. Конечно, лекарства — это особый продукт, критериев для закупки намного больше. Мы обсуждали это со специалистами ProZorro, и мне кажется, они нас услышали. Так что, возможно, уже в 2016 году появится специальный продукт, который позволит стране выстроить внутренние закупки.
Юристы и власть
— Как вы оцениваете эффективность юристов, перешедших на госслужбу, и в частности вашу?
— Мы старались держаться друг друга. Сложности по большому счету были у всех одинаковы. Единственное, я считаю, что я попала в самый сложный сектор. Было очень много репутационно черной ударной работы. Порой приходилось сражаться не с экспертными мнениями, а с личностями. Для юриста это хуже всего, мы привыкли работать с материалом, с сутью, с экспертизой. Когда тебя выбивают в медийное поле, то просто не остается времени этим заниматься. Те коллеги, у которых медийности было меньше, чувствовали себя спокойнее.
Я считаю, что работа всех коллег-юристов, ушедших во власть, довольно результативна. Не могу сказать, что кому-то не удалось, каждый прошел свою кухню. Юристы во власти нужны, и мы оправдываем там свое присутствие.
— Рассматриваете ли вы возможность возврата к государственной службе или построение политической карьеры?
— Да, рассматриваю. Сейчас есть несколько предложений примкнуть к политическим силам, но я не говорю «Да». Проблема не с этими политическими командами, а с политической канвой в целом. Мне не нравится сформировавшаяся политическая среда. И какой бы сейчас политический проект не заходил в страну, нет оздоровления. Побывав там, я для себя решила, что сейчас не время снова принимать предложения.
Есть также предложение занять должность снова в исполнительной власти. Я считаю, что юристы-управленцы, к коим я себя отношу, действительно более эффективны в исполнительной власти. Новое предложение снова связано с постом заместителя министра одного из министерств, но я отказалась именно по политической причине. По моему мнению, сейчас поддержка реформаторства и ребят, которые идут из бизнеса, должна быть сильнее. Нас фактически нанимают на работу в интересах государства и потом бросают, как в море без круга. Зачастую не к кому обратиться за политической поддержкой твоей же реформы. В министерстве ты вынужден выстраивать свою коммуникацию с политикой самостоятельно. Очень усложнена медийная коммуникация — если ты делаешь реформы в сфере, которая против тебя, как это было в медицине, то очень тяжело выстроить коммуникационную стратегию. Да и в целом реформы сейчас освещаются не очень хорошо. И это не наша задача. Есть министерство информполитики — пусть работают. Есть реформаторский вектор правительства — отлично, выстраивайте коммуникационную платформу. Будьте в нас заинтересованы. Вот этого я не увидела. Идет отбор хороших ребят, дальше они помогают себе сами. Я могу сказать, что за полтора года от этого я устала. Ближайший год я хочу получать удовольствие от бизнеса. Но в целом предложения есть, я не отказываюсь, но поставила их на паузу. Жизнь сама определит новый вектор.
(Беседовал Алексей Насадюк,
«Юридическая практика»)